<...> Я послал Пьерре записку с одной небольшой, но срочной просьбой, и из ответного письма узнал, что ты действительно уехал в Париж в четверг, как и предупреждал меня. Не знаю, успеет ли он, получив мою депешу, рассказать тебе о нашем злополучном путешествии, во время которого нас без конца задерживали и раздражали всякие досадные помехи... И все-таки мы добрались, причем уже давно, и мне стыдно, что за все это время я так и не собрался до сих пор узнать, как ты поживаешь.

Что до меня, я раньше не видел этого места, к которому так стремился, но сразу же пожалел о том, что осталось в Париже, о тебе и о Пьерре. Охота — весьма приятное занятие, но приятнее всего охотиться вместе с друзьями, с которыми у тебя есть общие радости, общие темы для бесед. Я не отличаюсь ловкостью, а охота требует сосредоточенности на одном-единственном предмете, что утомительно для человека, который не так уж этим увлекается, — поэтому она мне быстро надоедает. И с каким наслаждением я вновь берусь за книгу, когда возвращаюсь усталый и грязный! Я читаю как можно больше и развлекаюсь тем, что перевожу английскую трагедию, которую привез с собой из Парижа. Сначала я было ее забросил: меня запугали тем, что она якобы очень трудна. Но постепенно втянулся и теперь понимаю почти все, что в ней есть интересного. Черпаю в ней огромное наслаждение, во-первых, потому что она в самом деле прекрасна, а во-вторых, потому что для меня в этом есть прелесть новизны. Если не слишком буду торопиться на почту, пошлю тебе выбранный наудачу отрывок из моего перевода этой трагедии, чтобы ты отдохнул от моей болтовни.

А ты — отдыхаешь ли ты в обществе Вергилия и Горация от деревенских радостей? Сомневаюсь: ведь у тебя там кругом родня, и все, наверно, оспаривают друг у друга право на твое общество. Впрочем, посреди всех своих занятий я пришел к одному выводу: чем меньше дел у человека, тем он ленивее. Какое бы наслаждение ни черпал я в занятиях английским, открывая в печатном тексте, который сначала представлялся мне набором незнакомых слов и буквосочетаний, прекрасные, поразительные мысли, — но искать слова в словаре для меня мука. Когда же я нашел в себе силы преодолеть это отвращение, оказалось так приятно побеждать эти мысли одну за другой и идти дальше, оставляя их позади, словно врагов, которых можно больше не опасаться. Иногда в разгар охоты, когда азарт меня покидает, я вспоминаю про Уголино, которого у меня хватило ума захватить в дорогу, и не могу собой нахвалиться. Эта книга скрашивала мне дорожную скуку, а также часы безделья. Все это образует в моем мозгу некий водоворот из самых разных слов, которые кружатся без конца, когда я призываю их на помощь, и из рифм, которые, того и гляди, хлынут потоком, но я их останавливаю и приберегаю для наиболее подходящих мест. Не могу сказать, что успехи мои так уж велики. Все это сухо, неудобоваримо и весьма слабо передает ту страсть, которая пылает у меня в душе.

Мне не терпится узнать, как себя чувствует Пьерре и что нового слышно о его деле; сколько еще затруднений выпадет на его долю нынешней зимой и сколько наших бесценных вечеров пролетит напрасно! Мне жаль, что ему будут чинить препятствия его семья и семья его малютки. Мне кажется, что из-за болезни отца, из-за воплей родных и, с другой стороны, из-за всевозможных обязательств, которые ему поневоле приходится выполнять, он постоянно пребывает во власти изнурительных мыслей. Что до меня, я решительно останусь холостяком и в этом качестве смогу, быть может, оказаться ему полезнее во всем, тем более что живу недалеко от дома, который он снял.

Турки, а также здешние Аминты и Филлиты внушают мне все большее отвращение. Местные крестьяне, которых хвалят везде, где нет искренности и естественности, на самом деле самые плутоватые, лживые, испорченные люди на свете; вдобавок они, само собой, еще и самые глупые, что завершает столь неприглядную в целом картину. Откровенно говоря, я считаю, что, будь они образованнее, они были бы лучше, чем жители городов, потому что и в самом деле привычки у них простые. Но боюсь, что новым школам, особенно в здешних краях, найдется не так уж много дела. Видишь, любезный друг, как удобно поддаваться иллюзиям относительно обещаний, которые дают власти. Кто, читая всяких там Жан-Жаков, Бернарденов де Сен-Пьеров и других авторов, полных язвительности против цивилизованных людей, и в особенности против горожан, поверил бы мне, что невинность должна удалиться под соломенные кровли! Об этом не преминул сказать нам Вергилий, объявивший, что справедливость, прежде чем нас покинуть, нашла там себе последнее прибежище, но, по-моему, это одна из его поэтических вольностей. А все потому, что делать такие предположения очень легко, равно как и убедить в этом других. Дело в том, что, как ни возмущался Жан-Жак испорченностью, царящей в городах, какая нужда, какие гонения ни преследовали его там, ему все же не пришло в голову столь простое решение, как сделаться земледельцем. Вот так всегда: кажется, будто люди пишут то, во что всем сердцем верят, но их же собственные поступки их опровергают. Что бы я ни читал, все меня возмущает. Или я очень зол, или авторы страшно неискренни. Вот почему поэтов я чту куда больше, чем всяческих моралистов. Я бесконечно наслаждаюсь, когда мне рассказывают о сердце человеческом, когда я читаю о простых неприкрашенных событиях.

На днях я с увлечением проглотил историю несчастной любви дона Карлоса, испанского инфанта, сына Филиппа II, к своей мачехе, которая сперва была назначена ему в жены, после чего король решил жениться на ней сам. Возвышенные характеры несчастного принца и королевы наставляют и укрепляют в добродетели больше, чем все самые убедительные рассуждения на эту тему. Ненависть и презрение вызывает слабый и жестокий отец, загубивший такого прекрасного сына, воистину достойного быть королем. Очень советую тебе прочесть эту вещь, если ты ее еще не знаешь. Поступки героев достойны восхищения, и нет ничего прекраснее, чем тайная, почтительная и в то же время пылкая страсть принца и безнадежная, изнемогающая в молчании любовь королевы. Дон Карлос умер в ванне, отворив себе вены и не сводя взгляда с миниатюры, на которой была изображена его любимая. А ее спустя несколько месяцев отравил муж — он явился к ней в глубоком трауре и ласково стал умолять ее выпить лекарство, не то, мол, она заболеет. Когда-то я читал трагедию Шиллера на этот сюжет, и она глубоко меня тронула, но эта новелла Сен-Реаля, ¹ так просто написанная и послужившая источником пьесы, потрясла меня еще сильнее. Еще я нашел «Заговор испанцев против Венеции», которого не читал, и как раз оказалось, что среди прочих книг я привез с собой «Спасенную Венецию» Отвея, ² написанную по мотивам «Заговора», — это одна из самых популярных английских пьес. Стиль Сен-Реаля обладает совершенно волшебной силой, тем более что он прост, в самом деле очень прост. Ни единого напыщенного слова, к каким принято прибегать при изображении правдивых образов; он описывает без натуги и в немногих словах; его героев постигаешь до мельчайших подробностей; если разражается катастрофа, он обходится без воплей, без патетики; в самом деле, и когда заговор раскрывается, когда пять или шесть сотен человек гибнут — кто в воде, кто от кинжала, день от этого не меркнет и солнце проходит по небу свой обычный путь. А у Шатобриана, напротив, слова оказываются крупнее описываемых событий, словно события сами по себе слишком вульгарны для утонченного воображения и изысканные, напыщенные слова должны придать им большую остроту в глазах нашей несчастной публики, которую не так-то просто заставить почувствовать правду жизни. Я помню, что собирался послать тебе отрывок из английской пьесы, но я уже отказался от этой мысли по причине того самого недостатка, который сейчас осуждал и в который тем не менее впадаю сам. Дело в том, что этому языку свойственны столь энергические и даже преувеличенные выражения, что французская напыщенность рядом с ними — это всего лишь взбитые сливки. На этой мысли не пора ли мне перестать докучать тебе своими глупыми рассуждениями? Соберусь ка я перевести для тебя дословно небольшой пассаж, чтобы тебя развлечь, а ты вообрази, что читаешь мысли, высказанные не на французском языке.

Прощай, любезный друг, доброго тебе здравия и многих радостей; вспоминай обо мне иногда.

Твой друг

Эжен Делакруа

¹ Сезар де Сен-Реми (1639—1692) — французский историк, писатель, автор «Истории заговоров против Венеции».
² Томас Отвей (1651—1685) — английский драматург. «Спасенная Венеция» впервые была поставлена в 1682 г.

Убийство льежского епископа

Арабский всадник, сражающийся со львом

Битва при Таллебурге

• Хронология жизни Эжен Делакруа
• Композитор в живописи Эжен Делакруа
• Картины Делакруа, слайдшоу
• Взятие крестоносцами Константинополя