Вы соблаговолили, милостивый государь, спросить мое мнение о конкурсах картин и скульптуры. Сейчас это весьма серьезная проблема, ибо дело сводится к тому, чтобы заставить пройти через это испытание всех художников, претендующих на правительственные заказы. Идея сама по себе не нова, и представляется вполне естественным, что к ней обратились как власти, боящиеся ответственности за свой выбор, так и сами художники; я имею в виду тех, чья доля в получении заказов ограничена. Эта последняя, но весьма многочисленная группа своими протестами способствовала огромной популярности идеи конкурсов.

Художники эти с энтузиазмом восприняли ее, как бы ни призрачен был шанс, который предоставляется многим из них благодаря конкурсу. Тщеславие нашептывает каждому из нас, что он имеет на успех все права, о которых просто забыли, и что яркий свет публичного конкурса сделает это для всех очевидным; ну а если лавров не будет, можно утешиться мыслью, что публика отметила тебя и осуждает твоих судей.

С другой стороны, встав на вполне разумную позицию всеобщей справедливости, Вы склонны счесть это предприятие весьма великодушным и плодотворным, поскольку, полагаете Вы, ничто не мешает таланту вступить в состязание; напротив того, он обязательно выделится среди огромного количества претендентов.

Поначалу мне, как и Вам, показалось, что это очень удобное средство для испытания таланта, подобное пробированию драгоценных металлов и позволяющее мгновенно извлечь его из толпы благодаря очевидному контрасту между хорошим и плохим. Ах, милостивый государь, если бы такое средство было найдено, какую бы проблему мы разрешили! Если мы позволим дойти до потомков одним лишь достойным восхищения произведениям, грядущим поколениям останется только благодарить нас за то, что мы так постарались ради их удовольствия; заодно мы, кстати, избавим от беспокойства и власти предержащие.

Однако при зрелом размышлении Вы обнаружите, что у этого предприятия, удобного и простого в теории, на практике обнаруживаются тысячи помех. Недавний опыт ² выявил трудности, которых никто не ждал и которые заставляют опасаться за результаты, если это средство будет применяться повсеместно. Стало очевидно, что вслед за трудностью привлечения к конкурсу многих участников, смущенных его новизной, встает гораздо большая трудность, заключающаяся в отыскании судей — судей беспристрастных и непредвзятых, которых нельзя заподозрить в том, что они станут отдавать предпочтение своим друзьям в ущерб всем прочим, и которые стремятся лишь к справедливости и к благу искусства. Благо искусства, сударь, это все равно что благо отчизны: каждый видит оное в том, к чему склоняют его собственные привязанности и надежды; справедливость — для всех, но каждый лагерь потакает склонностям своих приверженцев и сулит им, что их мнение восторжествует. После того как было сделано великое открытие — существование классицизма и романтизма, разлад, похоже, становится все более непреодолимым. Этот спор, разводящий друзей и разделяющий родственников, изрядно увеличивает и трудности конкурсов.

Было весьма затруднительно понять, являлось ли главной целью этого новшества дать работу талантливому живописцу или просто-напросто получить посредственные картины, которые, будучи повешены на предназначенное им место, никого не покоробят. Нелегкая задача для судей, которые, вообразим себе, найдены и, как и должно быть, абсолютно беспристрастны. Вы, разумеется, хотите, чтобы я яснее представил эту вторую трудность. Выбрать талант, считаете Вы, это значит предпочесть лучшее и в то же время соответствующее поставленным условиям: талант, дескать, восторжествует над трудностями и легко приноровится к ним. Увы, милостивый государь, не приноровится. Он обожает трудности, но только те, какие сам избрал для себя. Талант подобен скакуну благородных кровей, который не даст сесть на себя первому встречному, но жаждет мчаться в бой лишь под любимым хозяином. Это вовсе не значит, что талант следует своим случайным и бурным капризам и бежит от ярма разума; как раз в исполнении поставленной задачи и в подчиненности разуму — сущность того, что он создает, когда обретает истинное вдохновение, но оно необходимо ему, а если оно отсутствует, талант не ответствен за то, что у него получится.

Вы, возможно, не видите причин, какие могут помешать родиться вдохновению в процессе конкурса. Тема может представлять интерес, наконец, сама по себе внушать почтение.

Заметьте, что нужно не только принять тот или иной предложенный сюжет, но и, пройдя через безжалостное сито конкурса, выйти на публику, наподобие отряда гладиаторов, которые, храбро улыбаясь, сражаются на арене и получают удовольствие, убивая друг друга. Святая стыдливость художника, что испытываешь ты при этом!

Вдохновение, милостивый государь, это отнюдь не блудница, что равно привычна и к презрению, и к бурным аплодисментам зрительного зала и которая вертится на глазах у публики, чтобы снискать у нее снисходительное одобрение. Чем вдохновение искренней и пламенней, тем больше в нем скромности. Любая мелочь может вспугнуть его. Представьте, что художник, замкнувшийся в мастерской, с первых минут вдохновленный идеей своего произведения и полный искренней веры, с которой одной и можно создавать шедевры, нечаянно бросает взгляд на арену, где ему предстоит быть статистом, на поджидающих его судей, и его порыв тотчас же гаснет. Печально глядит он на свое творение. Художник видит, сколь многие испытания ожидают невинное детище его вдохновения, и у него недостает духу следовать своему призванию. И тогда художник обращается в собственного судью и палача. Он переписывает, портит, изнуряет себя; ему хочется утончиться, стать гладеньким, лишь бы понравиться.

Мне пришла забавная мысль. Я представил себе Рубенса, распятого на прокрустовом ложе конкурса. Я представил, как его втискивают в рамки программы, которая душит его, как сглаживают его гигантские формы, его прекрасные преувеличения, всю роскошь его стиля.

Представляю себе и Гофмана, этого божественного мечтателя, которому говорят: «Даем вам возвышенный и национальный по характеру сюжет, как нарочно приспособленный для того, чтобы подстрекнуть вашу леность. Вдохновляйтесь им. Но вот вам путеводная нить, вы должны держаться ее и ни в коем случае не сворачивать в сторону. Подобные нити мы вручаем еще полусотне таких же, как вы, соискателей. Если по дороге вам встретятся цветы, упаси вас Бог отклониться, чтобы сорвать их: от вашего гения мы не требуем фантазий, и не надо повторять нам эхо, которое возникает в вашем мозгу при зрелище картин природы. Вообразите, в каком невыгодном свете вы предстанете, когда по завершении пути всех вас выстроят в шеренгу, чтобы услышать рапорты об исполнении задания. Не следует являться на этот смотр подобно волонтеру, который вышел из боя в изодранном мундире и хотя поразил врага, но потерял ножны своей шпаги».

«Какую унылую победу сулите вы мне, господа, — ответил бы мечтатель. — Не я вам нужен, а человек, плетущийся на костылях: он, а не я, склонный к своенравным прыжкам, способен дойти, не отклоняясь, до цели вашего никчемного пути, ибо всякий шаг на нем противоречил бы моей натуре. Да и что я должен найти в конце его? Разве я создал произведение? Что представляет собой тот набросок, на основании которого должны выделить из толпы меня или моего соседа? Пустую забаву, если меня не выберут, вещь, которая не является творением. А ведь есть еще и судьи, которые будут решать, не мертворожденный ли младенец творение моего естественного чувства. Ведь из сорока идей, или призраков идей, ожидающих появления на свет, лишь одна обретает крещение, остальные тридцать девять будут отброшены и с позором выметены, как сор».

Вы, возможно, скажете этому возмущенному человеку, что он поступает неблагоразумно, отвращая других от средства, обладающего все-таки некоторыми достоинствами. Но получается, что в силу обстоятельств мы как раз и приходим к явному противоречию между целью нововведения и его результатом; я имею в виду, что оно разочаровывает талант и поощряет посредственность.

У Вас не будет недостатка в соискателях, готовых, я думаю, послушно принять все Ваши условия. Чего жаждет большинство из них? Присутствовать в списке участников и на несколько секунд привлечь к себе внимание. Кое для кого это уже известность, но Вы, возможно, еще увидите, как за счет художников, влюбленных в свое искусство и мало податливых, даже слишком неподатливых, редеет эта введенная в заблуждение толпа, рвущаяся на ристалище. На этом пустом поле, открытом для всех, среди душащего все и вся чертополоха Вы вряд ли разглядите подлинные таланты, способные пробиться сквозь сорняки; нет, прекрасное творение, помещенное среди посредственных, не станет от этого лучше; бездарное вызывает непреодолимое отвращение, которое Вы перенесете и на прекрасное, изящное, достойное, ибо бездарность словно источает эманацию унылости, обесцвечивающую все вокруг. На конкурсе бесхитростное изящество покажется холодным рядом с кривляньями напыщенного таланта, подлинная дерзновенность — чрезмерной при сравнении с произведениями плоскими и ничтожными. Более того, нередко бывает, что посредственнейший из живописцев найдет ловкий прием, которого не знал Рафаэль и который станет определяющим для его стиля. Но станете ли Вы, например, восхвалять его за то, что он буквально и точнее, чем Рафаэль, передаст сюжет? Кому отдать пальму первенства? Унылой аккуратности или превосходному исполнению?

Сколько существует методов и приемов, с помощью которых слабый живописец может одержать верх над истинными и самыми пламенными талантами! Но трудности решения не меньше, даже когда имеешь дело с соперниками равной силы. Один будет отличаться превосходной композицией и точной передачей сюжета, другой прекрасно уловит некоторые наиболее выразительные детали и более энергично характеризует предмет, хотя и заставит сожалеть о том, что главная мысль не выражена. Что предпочтете Вы: эффектность и цвет или изысканный рисунок, красоту и утонченность характеров? Качества эти никогда не соединяются вместе, и достаточно одного из них, чтобы обладателя его выделили из толпы.

В начале этой статьи я лишь слегка коснулся трудности отыскания авторитетных и непредвзятых судей; я не упомянул ни об интригах, ни о потворстве и не подчеркивал, как Вы, несомненно, отметили, невозможность добиться беспристрастного решения. Эта тема в равной степени и прискорбна и плодотворна; предоставляю, господин редактор, Вашей проницательности, Вашему знанию людей и слабостей человеческой натуры изучить этот печальный сюжет и извлечь, если у Вас хватит духу, на свет Божий все ухищрения зависти и той нищенской алчности, что так и клокочут на конкурсах, словно при раздаче подаяния. Тема эта настолько же неблагодарна, насколько глух тупик, куда ведет этот путь, и правительство вступило на него от своего рода отчаяния, не ведая еще, куда он ведет. Вы спросите меня: «Что же делать? Какое предложить средство? Неужели этой пусть и фальшивой лотерее Вы предпочтете произвол властей?» Не знаю, что на это ответить, но, на мой взгляд, дела идут много лучше, когда искусство не становится объектом администрирования. Когда Лев X пожелал украсить росписями свой дворец, он не стал обращаться к министру внутренних дел с просьбой подыскать ему наиболее достойного художника, а просто пригласил Рафаэля, то ли потому, что ему нравился талант этого живописца, то ли потому, что тот ему нравился сам. Будьте уверены, он не предавался грустному и мучительному рассматриванию эскизов тридцати или сорока соперников, в которых убогая идея горячечным воображением доведена до крайности и нелепости. Несомненно, тем самым он спас себя от отвращения к плоду своей фантазии еще до того, как тот появился на свет, и не умертвил в самом зародыше радости, какую может подарить творение, вся свежесть и новизна которого оказывается утраченной вследствие этого своеобразного опыта, то есть наших конкурсов; потому-то, после того как судьба или случайность решит, какой художник должен быть вознесен над всеми прочими, было бы крайне соблазнительно сжалиться над ним и позволить не досказывать то, что еще осталось от исчерпанной и уже надоевшей темы.

Мне крайне прискорбно, что я только усиливаю Ваше недоумение и не даю исходного пункта, от которого можно было бы отталкиваться. Я лишь едва коснулся важнейших сторон этой проблемы и просто посетовал вместе с Вами и со всеми друзьями искусства, которые встревожены тем, что им недостает верного направления. Вы предлагаете нам на страницах своего журнала излагать наши сетования; Вы, пожалуй, единственный, кого не захватила политика. Будьте, милостивый государь, стойки, сопротивляйтесь этому потоку; говорите нам о музыке, о живописи, о поэзии и увидите, что вокруг Вас соберутся все, для кого радости воображения стоит на первом месте.

Эж. Делакруа

¹ Письмо было опубликовано в четвертом номере журнала «L'Artiste» (1 марта 1831 г.).
² Делакруа имеет в виду объявленный правительством конкурс на три картины, предназначенные для помещения на стене в Палате депутатов «Присяга Луи Филиппа I в Палате в августе 1830 г.», «Буасси д'Англа снимает шляпу перед отрубленной головой Феро», «Мирабо выражает протест маркизу де Дре-Брезе». Делакруа, как известно, участвовал в конкурсе на последние две картины, но не был отмечен. Тридцать два эскиза на третий сюжет после 3 февраля были выставлены в Школе изящных искусств. Премию за эскиз на первый сюжет получил Кутан.

Луи Орлеанский, показывающий свою любовницу.

Лев, пожирающий кролика

Медея

• Дневник Эжена Делакруа
• Великий романтик Эжен Делакруа
• Показ картин художника Эжен Делакруа
• Образы бурной эпохи