Жану Батисту Пьерре
Танжер, 29 февраля 1832
Тебе и отвечать-то не стоит: не заслужил. Вчера получаю первые весточки из Франции — и вот ты мне пишешь с грехом пополам четыре строчки, уверяя, что не можешь сообщить ничего интересного. Я и не прошу у тебя новостей; здесь я до них охотник не больше, чем в Париже, где точно так же, как здесь, живу всегда, повинуясь чувствам, которые подсказывает мне сердце. Но тебе, выходит, неизвестно, с каким наслаждением получаем мы от тех, кого любим, бесконечно длинные письма, говорящие об одной только нежности. Клянусь тебе, дорогой мой и любимый друг, что на этой земле, где жизнь так прекрасна, единственное, о чем жалеешь, — это привязанности, оставленные во Франции; только эти живые звенья любви и приковывают меня к стране, которую, в сущности, я считаю своей не больше, чем здешние места, где мне так хорошо, хотя душа моя и лишена радости любить (не считая легкого сентиментального увлечения одною хорошенькою и весьма благопристойной англичанкой 1). Дорогой мой, как прекрасно жить вдали от интриг и борьбы самолюбий! Я с удовольствием посвящаю часть времени работе, а другую, весьма изрядную, всяким развлечениям; но мысль о карьере, о том, что я пропущу Салон (о чем многие сокрушались), никогда не приходит мне на ум; я даже уверен, что основательный запас любопытнейших сведений, которые я отсюда привезу, мало пригодится мне в дальнейшем. Вдали от страны, где я их собрал, они будут подобны деревьям, вырванным из родной почвы; мой разум позабудет эти впечатления, и едва ли я сумею изобразить с помощью несовершенного и холодного искусства ту живую, пронзительную красоту, которая разлита здесь повсюду и разит наповал своей подлинностью. Вообрази, мой друг, каково видеть, как самые настоящие консулы, Катоны, Бруты, не лишенные даже презрительного выражения лиц, свойственного владыкам мира, возлежат на солнышке, разгуливают по улицам, чинят башмаки; у этих людей только и добра, что один-единственный плащ, в котором они и ходят, и спят, и в нем же их погребают, но вид у них от того не менее удовлетворенный, чем у самого Цицерона, восседающего в своем курульном кресле. Клянусь, вы никогда не поверите моим описаниям, потому что они все равно останутся весьма далеки от правдивости и благородства этих натур. Прекраснее не может быть и античность. Вчера проходил мимо меня крестьянин, совершенно оборванный, как видишь... 2 Рядом — одеяние нищего мавра, я видел его позавчера, он клянчил двадцать су. Все это белоснежное, как у римских сенаторов или на афинских панафинеях. Прощай, заканчиваю письмо. Поцелуй Феликса и всех наших друзей. Эти мусульмане страшно медлительны. Мы отправимся в Мекнес только в понедельник, послезавтра... Прощай, дорогой и милый мой.
Эжен
1 Дочь г-на Хея, английского консула. 2 Далее в тексте письма следует рисунок.
Предыдущее письмо.
Следующее письмо.
Перепечатка и использование материалов допускается с условием размещения ссылки Эжен Делакруа. Сайт художника.