1-2-3-4-5-6-7-8-9-10-11-12-13-14-15-16-17-18-19-20
Суббота, 29-го
Работал над одеждой старухи.Вечером вместе с Феликсом и Пьерре в Пале-Рояле. Видел г-жу Конфлан. Желания.
Понедельник, 31-го
Сегодня вечером смотрел Цырюльника в Одеоне; это вполне удовлетворительно. Я сидел возле старика, который знал Гретри, Вольтера, Дидро, Руссо и т. д. В одном из салонов он встретил Вольтера, говорившего, по своему обыкновению, дамам любезности. «В вас я вижу, — сказал он уходя, — наступающий век, я же представляю собой век уходящий: век Вольтера». Как видим, скромный философ заранее для потомства взял на себя труд дать имя своему веку. Один из друзей старика повел его завтракать с Жан-Жаком на улицу Платриер. Они вышли вместе. В Тюильри дети играли в мяч. «Вот, — сказал Руссо, — я хотел бы, чтобы так применяли в жизни моего Эмиля». Но один из ребят попал мячом в ногу философа, и тот, взбешенный, с палкой погнался за ним, неожиданно покинув обоих друзей.Сегодня и вчера мало работал. Вчера обедал с Леблоном у Рюффи.
Вторник, 1 июня
У Леблона. Дюфрен не уехал, я его увижу на этих днях, может быть, завтра. Он привел с собой доктора Бальи.Я много работал над лежащим голым человеком, который написан с Пьерре.Сулье вернулся из деревни.Доктор Бальи: мягкий взгляд и сдержанные манеры. Возвратись, я увидал себя в зеркало и был почти испуган злобным выражением моего лица. А между тем именно оно должно отразить тот роковой огонь в моей душе, который, подобно погребальным факелам, озаряет лишь похороны останков того высокого, что еще пребывает в ней.Любовник муз, приносящий им в жертву чистейшую кровь своего сердца, вымоли обратно у этих богинь быстрый и зоркий взгляд юности, эту ясность ничем не омраченного духа. Эти целомудренные сестры были для тебя хуже куртизанок; их коварные ласки обманчивее кубка сладострастия. Это твоя душа возбудила в тебе чувственность, отняла у тебя молодость в двадцать пять лет, сделала бессильным твой пыл; твое воображение охватывает все, но у тебя нет даже памяти простого торговца. Подлинное постижение философии должно заключаться в умении наслаждаться всем. Мы же, наоборот, прилагаем все усилия, чтобы рассеять и разрушить все, что есть хорошего, пусть даже иллюзии, лишь бы возвышенные. Природа дает нам эту жизнь, как игрушку слабому ребенку. Мы хотим посмотреть, как она устроена, и ломаем все. У нас в руках и перед нашими слишком поздно прозревшими и глупыми глазами остаются ненужные обломки, частицы, из которых ничего нельзя сложить. Добро так просто! И сколько надо насиловать себя, чтобы разрушить его софизмами. Если бы даже добро и красота были только дивной лакировкой, только покровом, данным для того, чтобы помочь нам перенести все остальное, кто мог бы отрицать, что они существуют, хотя бы в этом смысле? Странные люди, которые позволяют себе любоваться прекрасной живописью, потому что ее оборот — доска, источенная червями. Не все хорошо, но все не может быть и плохим, или, вернее, потому-то все и хорошо.Кто, поступая как эгоист, не упрекает себя?
Пятница, 4 июня утром
Я живу в обществе моего тела — спутника немого, требовательного и постоянного: именно оно определяет ту особенность, которая является клеймом слабости нашей породы. Оно знает, что если душа свободна, то только для того, чтобы стать рабой; но как она слаба: она забывается в своей тюрьме. Лишь изредка видит она лазурь своей небесной отчизны. О, печальная участь! Будучи духом, жаждать бесконечного расширения и в то же время пребывать в заточении в ничтожном глиняном сосуде. Ты тратишь свои силы на то, чтобы мучиться в нем на тысячу ладов.Мне думается, что, может быть, дисциплина могла бы перестроить душу; она более универсальна. Надо пропустить ее сквозь мозг, как через прокатный станок, который переработал бы ее, давя на нашу тупую физическую природу. Но какая невыносимая тяжесть этот живой труп! Вместо того, чтобы устремляться к желанным предметам, которые душа не может охватить и даже определить, она тратит мгновенный полет жизни на то, чтобы терпеть глупости, на которые толкает ее тиран. Нет сомнения, что только в качестве злой шутки провидение разрешило нам любоваться зрелищем мира через это смехотворное окошко: его мутное и кривое стекло, в большей или меньшей степени, но неизменно и нарочито, искажает все суждения внутреннего существа, чья благая, природная вера извращается и чаще всего приносит ужасные плоды. Я бы очень хотел верить во все эти ваши влияния и все эти «шишки», но это всегда будет приводить меня в отчаяние. Что такое представляют собой душа и ум в разъединении? Любовь к классификациям и к наименованиям фатальна для всех этих ученых. Они всегда слишком далеко заходят и портят все дело в глазах бесстрастных людей, обладающих здравым смыслом, уверенных, что природа — непроницаемый покров. Я знаю, что для того, чтобы понять друг друга, надо давать вещам имена; но с этой минуты они существуют раздельно, хоть не являются ни устойчивыми особями, ни...Вчера утром видел Дюфрена. Работал над Турком на лошади и над Старухой. Вечером у Леблона.
Воскресенье, 6-го
Леблон приходил в мастерскую. Обедал у Шеффера с Сулье и с ним. Хороший вечер и прогулка с Сулье.Мы встретили третьего дня вечером Дюфрена, который должен был уехать сегодня в деревню. Рано ложиться и рано вставать.Деньги, здоровье и ум наживать (Франклин).Не забыть купить Поучения простака Ричарда.Как сложится моя судьба? У меня нет ни состояния, ни склонности к приобретательству, я слишком ленив, чтобы предпринимать что-нибудь в этом смысле, хотя по временам мысль о том, чем все это кончится, тревожит меня. Когда располагаешь средствами, не испытываешь от этого особого удовольствия; когда же их нет, лишаешься радостей, которые они дают. Но, поскольку мое воображение есть и будет моим мучением и моим блаженством одновременно, не все ли равно, богат я или нет? Это забота, но не самая тяжелая. С той минуты, как человек приобрел знания, его первая обязанность — быть честным и стойким. Он может дурачиться, сколько угодно, в нем всегда останется что-то добродетельное, требующее повиновения и удовлетворения. Какой, думаешь ты, была жизнь всех тех, кто смог подняться над общим уровнем? Постоянным единоборством, борьбой с ленью, которая присуща им в той же мере, что и обыкновенному человеку, если нужно писать и речь идет о писателе; ибо его гений требует своего выявления и отнюдь не из одной суетной гордости и желания прославиться подчиняется он ему, но с полной сознательностью. Пусть молчат те, кто работает холодно. Ведомо ли им, что такое работа, подсказанная вдохновением? Какие тревоги! Какая боязнь разбудить этого дремлющего льва, рычанье которого сотрясает все ваше существо! Но возвращаюсь к сказанному: надо быть твердым, простым и правдивым — вот какую задачу ставит каждое мгновенье.Нет особой заслуги в том, чтобы быть правдивым, когда это является прирожденным свойством, или, точнее, когда не можешь быть другим; это такой же дар, как музыкальный или поэтический талант. Но надо обладать мужеством, чтобы сделаться правдивым в итоге размышления, если только это не является особого рода гордостью, которая заставляет человека говорить себе: «Я безобразен», и повторять другим: «Я безобразен», чтобы не казалось, что другие заметили это раньше, чем он сам.Дюфрен правдив, я думаю, потому что описал полный круг; он, наверное, начал с того, что был притворщиком, когда еще только наполовину прозрел. Он правдив потому, что видит, как глупо не быть правдивым. Я думаю, он всегда был достаточно умен, чтобы не стараться скрывать свои слабости. Теперь он предпочитает вовсе не иметь их и сейчас, когда он почти не знает их за собой, готов винить себя в них более охотно, нежели тогда, когда чувствовал их в себе и не особенно старался их скрывать. У меня нет еще по отношению к нему той полной искренности и спокойствия, какие я испытываю с теми, к кому привык. Я еще не настолько чувствую себя его другом, чтобы держаться противоположного ему мнения или небрежно выслушивать его, или, по крайней мере, не представляться внимательным, когда он говорит со мной. Если вдуматься и вникнуть как следует, то возможно, и даже почти несомненно, что во мне есть страх показаться менее умным, чем он, если я буду думать по-иному. Смешная глупость! Когда же наконец ты станешь настолько уверенным в себе, чтобы противоборствовать ему? Что может быть тяжелее, чем эта вечно лживая сдержанность? В конце концов это — человек, и прежде всего ты должен уважать самого себя. Уважать себя — это и значит быть открытым и прямым.
Перепечатка и использование материалов допускается с условием размещения ссылки Эжен Делакруа. Сайт художника.