Зачем я не могу задержать злополучное письмо, ускользнувшее от меня! Я отдал его вчера отнести на почту; зачем я не погодил до сегодня? Я тебя укоряю, толкую о том, что ты ко мне недостаточно внимателен, бедный ты сирота! О том, как я страдал без твоих писем, милый мой друг, испытавший самое страшное горе на свете! Ты хоронил отца, а я, развлекаясь, порой недоумевал, почему это запаздывает твой ответ. Я написал эти ужасные слова, но, может быть, мне следовало молчать? Нет, как я ни боюсь разбередить и без того свежие раны, я должен покарать себя за чрезмерную требовательность, за жестокость, пусть даже ценой твоей боли. Что, как не правда, растрогает твое сердце? Если бы я лез из кожи вон, рисуя перед тобой проникновенные образы, полные безнадежности, разве открыл бы я тебе тем самым что-нибудь? Ведь ты бодрствовал близ покойного отца. Эта ночь, дорогой мой несчастный друг, навеки останется у тебя в памяти. То, что видела эта ночь, то, что видела эта комната, стоит у тебя перед глазами; эта постель, этот свет, тишина, царившая в этот час вокруг останков твоего отца, никогда не умрут в твоем воображении... Да, мы пожираем глазами эти черты, меж тем как они тают и расплываются. Нам дорого все, что напоминает о нашем горе; разговоры о нем для нас целительны. Я видел то, что видел ты. Наша мать так же ускользнула от нас. ¹ За неделю до ее смерти мы были с ней на празднике, а неделю спустя земля сомкнулась над нею и жизнь вернулась в свою колею. Как мне самому сейчас помнится, горе мое было каким-то машинальным. Все плакали вокруг, и я тоже плакал, а когда не хватало слез, спрашивал себя, неужели я оказался бесчувственным. Как часто всего лишь мысль об этой смерти повергала нас в трепет; а когда пришла сама смерть, мне чудилось, что все это сон. Она не преследовала меня, словно мрачный призрак, отравляющий все радости и повседневные занятия: она неотлучно владела мной, как что-то нереальное, что рано или поздно должно развеяться. Это зрелище и все, что я видел, не могло меня изменить. Мать была в постели. Сестра пришла ко мне, разбудила и сказала, заливаясь слезами: «Эжен, иди, иди скорее, скоро не станет нашей матери!..» Я оделся, рыдая от страшной тревоги. Всю ночь мать ужасно мучилась. Горчичники и прижигания исторгали у нее тяжкие стоны, но даже они не разбудили меня. Теперь она лежала недвижно, с лицом, покрасневшим от страданий, и полуприкрытыми глазами, словно ее беспокоил свет. Дверь была отворена, в комнате люди. Врач зашел и вышел, со всем хладнокровием советуя нам набраться мужества, и все опустились в кресла; тогда я зашел в комнату и очутился наедине с матерью. Я поцеловал ее; это был последний поцелуй, полученный ею; она его не почувствовала; жизнь еще теплилась в ней, но лицо ее было холодно, а глаза не смотрели на меня. Друг мой, слезы мешают мне писать. Потом она уже не принадлежала мне, к ней уже нельзя было прикоснуться, но я ее еще видел. Комната наполнилась людьми; все смешалось. Сестра бросилась на постель, брат рыдал; наши двоюродные братья и сестры и все друзья были тут же. Я стоял в ногах кровати и хотел все увидеть. Внезапно — ни единого движения и глаза не сомкнулись плотнее, но с лица ее исчезли все краски, словно тихо опустилась завеса, и от губ до самого лба распространилась бледность. Все было кончено. Думаю, что и ты всплакнешь, читая это письмо; твое же напомнило мне о матушке, и я благодарен тебе за слезы, что ты у меня исторг. Те слезы, что ты пролил и еще прольешь, — благо. Но что же произошло? Я еще не в силах был представить себе все, что утратил. Каждый день самые что ни на есть ограниченные люди сходят с ума и от меньшего горя; мысль о несчастье неотвязна, как угрызения совести; но это несчастье не омрачало моих удовольствий, потому что мой разум не умел его постигнуть. Как мы слабы! Пустяки отравляют нам существование желчью и горечью, но мы не можем оплакивать истинные несчастья. Ах, ты-то будешь плакать, потому что видел, как долго страдал тот, кого ты утратил; твое горе смягчится при мысли о его избавлении и обо всем том, что ты для него сделал. А я и сейчас не могу поверить в свое одиночество; я ищу вокруг себя то, что исчезло слишком быстро; я потерял мать, не успев воздать ей за все, что она претерпела ради меня, и за всю ее нежность. Если бы смерть отняла ее у меня сейчас или через несколько лет, горе мое было бы болезненней и глубже, но я хотя бы успел пожить вместе с нею и насладиться этим. Я ведь был слишком мал и не всегда умел показать ей, как я ее любил! Трудно поверить! Я не понимаю культа могил и любви людей к печальным местам упокоения тех, кого они любили. Зрелище смерти, при всем ужасе, несет в себе нечто умиротворяющее: не все еще потеряно, раз можно видеть это лицо, этот бесчувственный рот, целовавший нас, эти обожаемые руки, которые ты сжимал в своих и они отзывались ответным пожатием! Все это умерло, но мы себя убеждаем: это та же плоть, это еще моя матушка. Но мысль о том, что я попираю ее прах!.. Она там, а я ее не вижу, она спрятана, она близко, нас разделяет камень... Тут-то и хлынут слезы, слезы отчаяния. Но что я тебе говорю? Если бы мое письмо увидел посторонний, он сказал бы: что за дикий способ утешать сына, который лишился отца! И все же я уверен, ты не рассердишься. Я должен был все это тебе написать. Я испытал те же муки, и эта новая близость между нами послужит тебе утешением. Сколько пошлости в холодных соболезнованиях! Они заставляют нас плакать о том, как мало люди умеют понять, что нам сейчас нужно, как не способны они заменить нам исчезнувших милых друзей. Те, кого мы оплакиваем, оплакивали бы нас, не довольствуясь пустыми церемониями. Ты должен черпать утешение в том, что можешь посвятить себя счастью своей матушки. Этим утешением ты обязан только себе и своим достоинствам; а еще ты утешишься тем, что у тебя есть друзья, которые умеют плакать и горюют вместе с тобой. Я страстно хотел бы оказаться в ту минуту рядом с тобой; теперь, когда все кончено, я доволен, что это письмо меня опередит. В письме можно сказать такие слова, которые невесть что мешает нам произнести вслух. Двое встречаются, обнимают друг друга, задыхаясь, и все невысказанные излияния камнем ложатся на сердце. Какое счастье, что тебе хотя бы не приходится видеть горе сестры! Думаю, что бедняжка Каролина была вам полезна в этих печальных обстоятельствах. А ты сам пожал плоды сыновней нежности. До последнего мгновения ты поддерживал голову отца и встретил его последний взгляд. От тебя не укрылось ни единое из его страданий; ты принес ему все жертвы. Полагаю, что эти события, учитывая состояние твоей матери, освобождают тебя от всех прочих обязательств, и выбор твой не подлежит сомнению. Ты должен посвятить себя ей, и, когда ты примешь решение заняться тем, что мы задумали, ты будешь трудиться именно ради нее. Мы еще поговорим обо всем этом поподробнее. Я очень хочу, чтобы ты осуществил свое намерение написать мне еще несколько раз, как обещал в начале своего письма. Конечно, только в том случае, если у тебя найдется время среди всех хлопот. Я рассчитываю выехать 5 ноября, самое позднее 7-го или 8-го. Причина тому, как я уже говорил, нездоровье Шарля. ² Прощай. Береги себя: в первые мгновения катастрофы душа возбуждается и находит в себе силы ее вынести. Но силы мало-помалу убывают, и ты оказываешься слабее и раздражительнее больного.

Целую тебя.

Эжен

¹ Мать Делакруа умерла 3 сентября 1814 г.
² Имеется в виду Шарль де Вернинак, племянник Делакруа.

Лимб. (роспись купола)

Лимб (роспись купола)

Христос на Генисаретском озере

• Картины Делакруа, слайдшоу
• Взятие крестоносцами Константинополя
• Галерея Эжен Делакруа (интерактивная)
• Этюды, наброски, зарисовки Эжен Делакруа