1-2-3-4-5-6-7-8-9-10-11-12
Суббота, 9 октября
Я говорил Андрие, что настоящим мастером становишься лишь тогда, когда вкладываешь в свои вещи все то терпение, какого они требуют. Юнец способен все испортить, торопясь и делая свою картину кое-как. Чтобы хорошо писать, надо быть зрелым. Переписывая мою Венеру, я говорил ему также, что в молодых натурщицах всегда есть что-то неясное, неуловимое, смутное; возраст выявляет формы. В исполнении старых мастеров есть различия, приводящие к разным эффектам. Например, Рубенс подходит формально, у него нет тайны, как у Корреджо или Тициана, он всегда старит свои модели, придает им более зрелый вид: его нимфы — здоровенные кумушки лет сорока пяти; в его детях можно заметить то же несоответствие.
Понедельник, 11 октября
На фигуры на земле, которые вышли у меня слишком красными, я наложил блик желтой неаполитанской и увидал (хотя это, кажется, противоречит естественному эффекту, состоящему в том, чтобы класть блики серым или лиловым), что тело в тот же миг приобрело блеск; это доказывает правоту Рубенса. Во всяком случае бесспорно, что, делая тело красноватым или лиловатым и кладя на него такие же блики, не получаешь никаких контрастов, так как исходишь все время из одного тона. Если, кроме того, полутона также будут лиловыми, как это часто бывает у меня, то неизбежно все становится красноватым. Поэтому совершенно необходимо в этом случае прибавлять больше зеленого в полутонах. Что касается золотистого блика, я не могу его уяснить себе, но он очень хорош; Рубенс кладет его всюду. Он налицо в Кермессе.
Вторник, 12 октября
Сегодня смотрел Цинну с Рашелью. Пошел главным образом, чтобы посмотреть костюм Коринны; по-моему, он восхитителен. Бовалле не так уж плох в роли Августа, особенно под конец. Вот человек, который идет вперед, а ведь у него уже появились морщины, и волосы, вероятно, побелели; парик Августа не дал мне возможности судить об этом.Как это возможно! Актер, который всю свою жизнь, или, по крайней мере, в молодости, в расцвете сил и чувства, по общим отзывам всегда казался плохим или посредственным артистом, вдруг, когда у него уже нет ни зубов, ни дыхания, становится вполне приемлемым, а то и превосходным? А разве то же самое не может быть в других искусствах? Разве я не пишу теперь лучше и с большей легкостью, чем прежде? Стоит мне взяться за перо, как не только идеи по-прежнему теснятся в моем мозгу, но и то, что раньше было для меня очень затруднительным — связь частей, их мера, само собой появляется у меня в, то время, когда я обдумываю то, что хочу сказать.А разве в живописи дело обстоит иначе? Почему теперь я ни минуты не скучаю, когда держу кисть в руке и чувствую, что если бы у меня хватило сил, то я покидал бы работу, лишь для еды и для сна? Я вспоминаю, что прежде, в тот пресловутый возраст вдохновения и силы воображения, когда все эти великолепные качества не были подкреплены опытом, я останавливался на каждом шагу и часто чувствовал отвращение к работе. Как горько насмехается природа над нами по мере того, как мы стареем! Зрелость обретает полноту, воображение становится свежее, живее, чем когда бы то ни было, особенно, когда с годами смолкают безумные и безудержные страсти, но уже не хватает сил, чувства изношены и требуют больше покоя, чем движения. И, тем не менее, несмотря на все это несоответствие, какое огромное утешение находишь в труде! Как я рад, что мне не приходится добиваться счастья в том смысле, как я понимал это раньше! Из какой тирании вырвало меня это ослабление моего тела! Ведь моя живопись занимала меня тогда меньше всего! Потому-то надо делать то, что можешь; если природа отказывает тебе в способности работать свыше определенного количества времени, ни в коем случае не следует насиловать ее; надо удовлетвориться тем, что она предоставляет; не нужно гоняться так упорно за похвалами — они только ветер, надо наслаждаться самой работой и теми чудными часами, которые следуют за ней,— чувством глубокого покоя и отдыха, купленного ценой благотворной усталости, поддерживающей здоровье души. Именно она сохраняет телесное здоровье; она не позволяет ржавчине лет разъедать наши лучшие чувства.
Понедельник, 18 октября
Перед отсылкой моих полотен, которые завтра начнут наклеивать на стены, я работал все эти дни с необыкновенным упорством. Я занимался без передышки по семи, восьми и даже девяти часов моими картинами.Думаю, что мой режим с одним обедом за весь день подходит для меня как нельзя лучше!
Вторник, 19 октября
Начал наклеивать мои полотна в ратуше1. Все следующие дни тоже буду там присутствовать. Прописать их смогу октября только в субботу или в воскресенье. Я поставил хорошую охрану у дверей зала. Гаро спровадил префекта, который одобрил мое решение запереться; это позволяет мне распространить ту же меру на всех прочих, ссылаясь на его распоряжение.Этот зал, по-видимому, самый темный из всех. Я был несколько обеспокоен, особенно тем, каков будет эффект фонов в кессонах,— думаю, что их надо посветлить.
Среда, 20 октября
Сегодня утром я велел снять все леса, и вид целого успокоил меня. Все мои расчеты относительно пропорций и красоты композиции в целом оказались верными, и я очень доволен этой частью работы. Сумрачность, являющаяся свойством этой залы в такой мере, какой я никак не предполагал, можно будет, думаю, легко устранить.
Пятница, 22 октября
Выходя из моей залы, около десяти часов наткнулся на префекта, который потащил меня смотреть все эти проклятые картины. Он уронил мне на ногу деревянную раму; ссадина от нее оказалась на другой день пустяком, но меня беспокоило, не помешает ли это закончить роспись салона.
Пятница, 29 октября
Видел Казенава утром. Работал все эти дни над правкой моего плафона с перемежающимся чувством недовольства и радости; то, что предстоит еще сделать, огромно, но, если только не заболею, я справлюсь со всем этим.О различии французского и итальянского гения в области искусств. Первый идет вровень со вторым в смысле элегантности и стиля в эпоху Возрождения. Каким образом произошло, что этот отвратительный, расслабленный стиль Карраччи взял верх? В то время, к несчастью, живопись еще не родилась. От той эпохи остались лишь скульптуры Жана Гужона. Кстати, вообще во французском гении есть несколько большее тяготение к скульптуре; почти во все эпохи мы встречаем во Франции великих скульпторов, и ваяние, если не считать живописи Пуссена и Лесюера, всегда, опережало живопись. Когда оба этих больших мастера появились, от великих итальянских школ не осталось следа; я имею в виду те школы, где непосредственность уживалась с глубочайшим знанием. Обширные же школы, возникшие шестьдесят — сто лет после Рафаэля, были уже не чем иным, как академиями, где обучали работать по рецептам. Вот образцы, которые были в почете во времена Пуссена и Лесюера. Мода и обычай увлекли и их, несмотря на искреннее поклонение античности, которое особенно характерно для Пуссена. Лесюера и всех мастеров галереи Аполлона.Я предпочитаю иметь дело с вещами, нежели с людьми: все люди скучны, у всех свои дурные привычки и т.д. Произведение лучше своего создателя. Корнель был, возможно невыносим, Кузен — то же самое; Пуансо и т.д. В произведении есть значительность, которой нет в человеке. Пуссен, может быть, больше всех заслонен своими произведениями. Произведения, в которые вложен труд и т.д.
1 «Начал наклеивать мои полотна в ратуше» — имеются в виду росписи «Зала мира», уничтоженные пожаром 24 мая 1871 года.
Перепечатка и использование материалов допускается с условием размещения ссылки Эжен Делакруа. Сайт художника.