1-2-3-4-5-6-7-8-9-10-11-12-13-14-15-16-17-18-19-20
Понедельник, 11 марта
Снова принялся за последнюю картину с цветами. В нашем Комитете у Плейеля — в час.Вечером у г-жи Жобер. Смотрел персидские рисунки и портреты; это заставило меня повторить то, что сказано где-то Вольтером, примерно так: существуют области, куда вкус никогда еще не проникал,— это восточные страны, где нет общества, где женщины угнетены и т.д., там все искусства в застое.В этих рисунках нет ни перспективы, ни вообще чувства того, что является подлинной живописью, то есть известной иллюзии выпуклости и пр.; фигуры неподвижны, позы неуклюжи... Затем мы рассматривали целый портфель рисунков некоего г. Лоранса, который объехал все эти страны.Что меня больше всего поражает — это характер персидской архитектуры. Хотя у нее арабский дух, но все это носит своеобразный местный отпечаток: форма куполов, арок, детали капителей, орнаменты — все оригинально. И наоборот, можно нынче проехать всю Европу, от Кадикса до Петербурга, и все, что делается в архитектуре, покажется вышедшим из одной мастерской. У наших архитекторов один только прием — это возврат к первоначальной чистоте греческого искусства. Не говорю уже о еще более безумных людях, которые обращаются к готике. Что касается первых, то эти пуристы каждые тридцать лет убеждаются, что их непосредственные предшественники ошибочно понимали это тончайшее подражание античности. Персье и Фонтен в свое время думали, что установили ее образец навсегда. Этот стиль, остатки которого мы видим на каких-нибудь стенных часах, сделанных лет сорок назад, представляется теперь таким, каким он и был в действительности, то есть сухим, мелочным, не имеющим ни одного из качеств подлинной античности.Наши современники открыли рецепт античного стиля в афинских памятниках. Им казалось, что они первые увидели их; вследствие этого Парфенон становится ответственным за все их безумства. Когда пять лет назад я был в Бордо, я всюду находил Парфенон: казармы, церкви, фонтаны — все было заимствовано отсюда.Скульптура Фидия в таком же почете и у живописцев. Не смейте и говорить им о римской античности или даже о греческой до или после Фидия. Я видел среди этих рисунков, сделанных в Персии, зарисовку целого комплекса: капителей, фриза, карниза и т. д.— в чисто греческих пропорциях, но с орнаментами, которые их совершенно обновляют и говорят об изобретательности.Запомнить в этих персидских рисунках огромные порталы, превосходящие своими размерами самые здания; это напоминает огромную оперную декорацию, воздвигнутую перед зданием. Я нигде не встречал чего-либо подобного.
12 марта
Обедал у г. Гелоэса с доктором Вуалемье. Я в восторге от него.
Среда, 13 марта
Нынче вечером в гостях у г-жи Вийо. Давно не видел ее.
Пятница, 15 марта
(Выписка из «Пармского монастыря» Стендаля.)
16 марта
Была г-жа Каве и прочла мне несколько глав из своей книги о рисунке. Это очень мило по изобретательности и наглядности. С удовольствием повидался и поговорил с ней. Вечером у Шабрие с г-жой Форже, Серфбеер и др. Скучал.
Воскресенье, 17 марта
Музыкальное объединение. 5-й концерт: Симфония Гайдна, великолепная от начала до конца; шедевр стройности и грации. Концерт для фортепиано Моцарта — таков же. Хор Сколько прелестей Глюка, с последующим маленьким отрывком из балета, который следовало бы предать забвению из уважения к его памяти.У г-жи Гиймарде в половине пятого. У Пьерре вечером. Видел гавани Англии. Беседовал о моих сюжетах для плафона.
Вторник, 19 марта
Музыкальный вечер у президента. Говорил с Фортулем, который был очень любезен со мной. Схватил там насморк. Это и было сильнейшим впечатлением от этого вечера. Тьер появился там тоже. Это вызвало некоторую сенсацию.
Четверг, 21 марта
Весь день у себя, занятый моими эскизами для префектуры. Все последние дни был занят композицией плафона для Лувра. Сперва остановился было на Нимфах, выпрягающих коней из колесницы Солнца. Теперь вернулся к Пифону.
Пятница, 22 марта
Письмо Вольтера, в котором он но поводу Отца семейства Дидро восклицает, что все распадается, все гибнет; он сравнивает свое время с временем Людовика XIV. Он прав. Виды искусства смешиваются; мелочность и бытовой жанр приходят на смену строго разграниченным жанрам, сильным эффектам и простоте. Прибавляю, Вольтер уже жалуется на дурной вкус, а он, так сказать, еще примыкает к великому веку; во многих отношениях, он и достоин, принадлежать к нему. А между тем вкус к простоте, которая есть не что иное, как сама красота, уже исчез. Каким образом современные философы, написавшие столько прекрасных вещей о постепенном развитии человечества, согласуют в своих системах этот упадок созданий человеческого духа с прогрессом политических учреждений? Не входя в рассмотрение того, насколько этот новейший прогресс, в самом деле является тем благом, за какое мы его принимаем, все же несомненно, что человеческое достоинство возросло, по крайней мере в писаных законах; но разве люди впервые сообразили, что они не скоты, и в соответствии с этим заставили изменить способ управления собой? Этот пресловутый современный прогресс в политическом строе есть, таким образом, не что иное, как эволюция, явление определенного момента. Завтра мы можем броситься под иго деспотизма с той же яростью, с какой мы стремились сбросить с себя всякую узду.Я хочу этим сказать, что в противовес всем этим странным идеям бесконечного прогресса, введенным в моду Сен-Симоном и другими, человечество развивается по воле случая, что бы по этому поводу ни говорили. В одном достигнуто совершенство, в другом царит варварство. Фурье не желает оказать человечеству чести признать его совершеннолетним. Для него мы только большие дети; во времена Августа и Перикла мы были еще в пеленках; при Людовике XIV, с Расипом и Мольером, мы едва начали лепетать первые слова. Индия, Египет, Ниневия и Вавилон, Греция и Рим — все это развивалось под солнцем, приносило плоды цивилизации в такой мере, какую с трудом может вместить воображение современных людей, и все это погибло, почти не оставив следа; то малое, что уцелело, и есть все наше наследие; мы обязаны этим древним цивилизациям нашим искусством, в котором мы никогда не сравнимся с ними,— немногими правильными идеями относительно всего окружающего, немногими непоколебимыми принципами, которые до сих пор еще управляют нами в науках, во врачевании, в управлении, в зодчестве, даже в самом мышлении. Они наши учителя, и все открытия, сделанные благодаря случаю и давшие нам превосходство в отдельных областях науки, не смогли поднять нас выше их уровня в смысле морального превосходства, достоинства, величия, переносящего людей античности за обычный предел того, что доступно человечеству. Вот чего не разглядел Фурье со своей ассоциацией, гармонией, со своими пирожными и со своими доступными женщинами.
Перепечатка и использование материалов допускается с условием размещения ссылки Эжен Делакруа. Сайт художника.