1-2-3-4-5-6-7-8-9-10-11-12-13-14-15-16-17-18-19-20-21-22-23-24-25
Суббота, 19 ноября
Сегодня утром видел Флери, Галеви и затем Жизора.Сегодня вечером смотрел у Жиго фотографии с гравюр Маркантонио из собрания Дельсера. Неужели абсолютно необходимо вечно восхищаться, как совершенством, этими изображениями, полными ошибок, неуклюжими и часто даже не являющимися работой самого гравера? Вспоминаю, как я был поражен этой неприятной манерой, когда весной сравнивал эти гравюры с фотографиями, сделанными с натуры.Я видел Трапезу у Симона — знаменитую и много раз воспроизведенную гравюру. Нельзя себе представить сцены холоднее! Магдалина, поставленная в профиль перед Христом, буквально вытирает ему ноги длинными, свисающими с ее головы лентами, которые гравер выдает за ее волосы. Ни малейшего чувства умиления, неотделимого от подобного сюжета! Ничего от кающейся блудницы, от ее роскоши и красоты, положенной к ногам Христа, который хотя бы по виду должен был выразить ей какую-то благодарность или по крайней мере взирать на нее с добротой и снисходительностью. Остальные присутствующие так же холодны и бесчувственны, как и два главных действующих лица; они существуют совершенно отдельно друг от друга; даже столь необычайное зрелище не сближает их и не соединяет группы, дабы поближе вглядеться в него или поделиться тем, что они о нем думают. Один из них, находящийся ближе всего к Христу, делает смешной и ничего не выражающий жест. Кажется, что одной рукой он обнимает стол. Его рука чуть ли не шире всего стола, и это несоответствие, ничем не оправданное, да еще в самой видной картине, увеличивает нелепость всего остального. Сравните с этой глупой передачей сюжета, одного из самых трогательных в евангелии, полного возвышенных и нежных чувств, богатого контрастами, где сопоставлены прелесть этой красавицы в расцвете юности и сил, эти старцы и, наконец, зрелые мужи, перед которыми ей не стыдно унизить свою красоту и покаяться в своих заблуждениях,— сравните, говорю я, то, что сделал из этого божественный Рафаэль, с тем, что сделал Рубенс? Последний не пренебрег ни одним штрихом. Сцепа происходит в доме богатого человека; многочисленные слуги окружают стол; Христос сидит на самом видном месте, с приличествующим ему спокойствием; Магдалина в избытке чувств влачит по пыли свои парчовые одежды, свои покрывала, драгоценности; ее золотые волосы, струящиеся по плечам и беспорядочно спадающие на ноги Христа, не кажутся пустой и ненужной подробностью. Сосуд с ароматами представляет собой верх роскоши, какую только можно себе вообразить, ибо ничто не может быть слишком хорошим или богатым, чтобы быть положенным к ногам властителя природы, снисходящего к нашим ошибкам и слабостям! А зрители! разве могут они оставаться равнодушными при виде этой распростертой в слезах красавицы, ее плечей, ее груди, ее слегка поднятых и блестящих глаз? Они переговариваются, указывают на нее друг другу, смотрят на всю эту сцену с оживленными жестами, одни с почтительным и удивленным видом, другие с некоторой долей лукавства. Вот она, естественность, и вот он, мастер! Мы принимаем все, завещанное нам традицией, как нечто священное, мы смотрим чужими глазами. Первыми попадаются на удочку художники, которых легче одурачить, чем публику, менее просвещенную и довольствующуюся тем, что ей преподносит современное искусство, совершенно так же, как она довольствуется хлебом из булочной. Но что сказать о благочестивых дурнях, глупо копирующих все оплошности мастера из Урбино и возводящих их в образец красоты? Эти несчастные, которые не одушевлены ни малейшим чувством, цепляются за смешные или уязвимые вещи, имеющиеся у самого большого таланта, и непрестанно подражают им, не понимая, что слабые или недоработанные части являются лишь неудачным аккомпанементом к тем прекрасным частям произведений, уровня которых они бессильны достичь.
Воскресенье, 20 ноября
Рубенс отнюдь не прост, так как он не беспокоен.Зашел повидать милую Альберту, застал ее без огня, в большой комнате алхимика, в одном из тех странных туалетов, которые делают ее похожей на колдунью. У нее всегда было пристрастие к подобной не к романтической обстановке, даже в то время, когда ее главной магией была собственная ее красота. Припоминаю эту комнату, всю затянутую черным, с какими-то мрачными символами, черное бархатное платье и красный кашемировый платок, обмотанный вокруг головы, и всякого рода безделушки, среди которых она принимала своих поклонников, держа их на известном расстоянии от себя. Все это когда-то не надолго вскружило мне голову. Где бедный Тони? Где бедный Бейль? Теперь она увлекается столоверчением. Она рассказала мне невероятные вещи. Духи вселяются в эти столы, и вы заставляете по своему желанию отвечать себе то дух Наполеона, то Гайдна, то еще кого-нибудь! Я называю лишь тех, кого она сама назвала. Как все совершенствуется! И столы тоже прогрессируют на свой лад... Вначале они только издавали известное число стуков, что обозначало да или нет, или число ваших лет, или число месяца, когда совершится то или иное событие. Потом стали делать столы с деревянной стрелкой в центре, которая, вращаясь, указывает буквы алфавита, размещенные по кругу, выбирая их, само собой разумеется, весьма кстати так, чтобы получалась фраза с глубоким смыслом, в духе оракула. Но воспитание столов пошло еще дальше этих столь поразительных успехов: под руку кладут дощечку, к которой приделан карандаш, прикасающийся таким образом к одухотворенному столу; карандаш начинает сам писать отдельные слова и целые разговоры. Она говорила мне о толстых манускриптах, авторами которых являются столы и которые, несомненно, составят состояние людям, одаренным флюидами, достаточно сильными, чтобы сообщить материи все это глубокомыслие. Так по дешевке можно стать великим человеком.
Вторник, 22 ноября
Плохо работалось. Около трех часов пошел в музей. Сильное впечатление произвели итальянские рисунки XV и начала XVI века. Голова умершей или умирающей монахини, нарисованная Ванни; рисунок Синьорелли: нагие мужчины. Маленький торс в фас, старой флорентийской школы. Рисунки Леонардо да Винчи. Впервые обратил внимание на рисунки Карраччи для гризайлей в палаццо Фарнезе: сноровка доминирует в них над чувством; манера, штрих увлекают художника помимо воли; он это слишком хорошо знает и ничего другого не добивается, не открывает ни нового, ни интересного. Вот камень преткновения для прогресса в искусстве, и его невозможно избежать. Такова и вся эта школа. Головы Христа и других, работы Гвидо,— в них, несмотря на выразительность, удивительная техника карандаша поражает еще больше, чем сама эта выразительность. Что же сказать о современных школах, которые заняты только этой обманчивой виртуозностью и стремятся только к ней? В Леонардо не замечаешь штриха, одно лишь чувство доходит до нашего сознания. Помню, что сравнительно недавно еще я постоянно был недоволен собой за то, что не мог достигнуть этой ловкости в рисунке, которую школа приучает рассматривать как последний предел искусства. Склонность к наивной передаче простыми средствами всегда была мне свойственна, и я завидовал как раз легкости кисти, кокетливому мазку Боиингтона1 и других: называю человека, искреннего по чувству, но его рука увлекала его, и именно это принесение в жертву пагубной легкости всех лучших качеств, привело теперь к тому упадку, который чувствуется в его работах и наложило на них печать слабости, как это было с Ванлоо.Да, на многие размышления наводит меня вчерашнее посещение музея, и хорошо бы было время от времени повторять это.
Среда, 23 ноября
Обедал у Буассара с Араго и с маленькой г-жой Обернон, которая хочет прослыть умной и имеет данные для этого. Бедный Шенавар тоже должен был прийти; он очень страдает от своей горловой болезни и внушает мне опасения за себя. Буассар, измученный невралгией, печален, как человек, попавший в беду.
Четверг, 24 ноября
Прогулка вечером по галерее Вивьен, где рассматривал в одной книжной лавке фотографии. Что сугубо привлекло мое внимание и заинтересовало меня — это Пригвождение ко кресту Рубенса: недостатки, уже не скрытые колоритом и фактурой, выступают с большей ясностью. Вид этой вещи, или, вернее, воспоминание о моем волнении перед этим шедевром, наполнил очарованием весь остаток моего дня. По контрасту, я вспомнил рисунки Карраччи, которые видел вчера; видел я также рисунки Рубенса для этой картины. Несомненно, что сделаны они не слишком добросовестно,— он гораздо больше занят собой, нежели моделью, бывшей перед его глазами; но таков уж импульс скрытой силы, присущей людям породы Рубенса; его собственное чувство господствует над всем и подчиняет себе зрителя. Его формы, на первый взгляд, столь же банальны, как и формы Карраччи, но они совершенно по-иному значительны. Карраччи — это большой ум, большой талант, большое мастерство (говорю лишь о том, что видел), но в нем нет ничего, вызывающего в нас восторг и дающего незабываемые впечатления.
1 Бонингтон (Bonington) Ричард-Паркс (1801—1828) — английский пейзажист и исторический живописец, ученик Гро с 1819 года. Работал во Франции, способствовал сближению французской и английской школ. Выдающиеся произведения; «Вид дворца дожей в Венеции», «Вид Руанского собора» и др.
Перепечатка и использование материалов допускается с условием размещения ссылки Эжен Делакруа. Сайт художника.