1-2-3-4-5-6-7-8-9-10-11-12-13-14-15-16-17-18-19-20-21-22-23-24-25

Четверг, 28 апреля

Необходимо пожертвовать бесконечно многим, чтобы придать настоящую ценность картине, и мне кажется, что я так и делаю; однако я не выношу, когда художник показывает это. Существуют, однако, исключительно прекрасные вещи, которые построены на преувеличенных эффектах. Таковы произведения Рембрандта, а у нас Декана. Это преувеличение у них естественно и нисколько не коробит в их вещах. Я размышляю обо всем этом, глядя на мой портрет господина Брюйа. Рембрандт написал бы только голову, руки были бы едва намечены, так же как и одежда. Хотя я предпочитаю метод, который позволяет видеть все предметы соответственно их значению, хотя я преклоняюсь перед Рембрандтом, я все же чувствую, что оказался бы неуклюжим, если бы стал подражать этим эффектам. В данном отношении я ближе к итальянцам. Паоло Веронезе является примером nус plus ultra (предела) в смысле законченности всех частей, так же как Рубенс; может быть, даже в патетических сюжетах у него есть то преимущество перед великолепным Паоло, что он умеет при помощи известных преувеличений привлекать внимание к главному предмету и попытать силу выразительности. Но зато в этой манере есть нечто искусственное, и это дает себя чувствовать в той же мере или даже сильнее, чем жертвы, на которые идет Рембрандт, и чем тот сумрак, в какой он подчеркнуто погружает второстепенные части своих картин. Что касается меня, ни тот ни другой не удовлетворяют меня полностью. Я бы хотел, — и, кажется, это довольно часто встречается,— чтобы искусственность совсем не чувствовалась, и, вместе с тем, чтобы главное было бы в должной мере подчеркнуто, а это, повторяю, не может быть достигнуто иначе, как ценой жертв; однако, чтобы это отвечало моим желаниям, их следует делать гораздо более топко, чем в манере Рембрандта.

В настоящий момент я не могу отыскать в моей памяти среди великих художников бесспорный образец того совершенства, какого я требую. Пуссен никогда не искал его, да и вовсе не желает его. Его фигуры поставлены друг возле друга, как статуи. Может быть, это происходит вследствие привычки, которая, как говорят, у него была, заготовлять маленькие макеты картин, чтобы правильно накладывать тени. Если он и добивался этого преимущества, то все же, думается мне, он был тут в меньшем выигрыше, чем если бы он умел установить более тесную связь между своими фигурами, пусть даже с меньшей точностью в передаче эффекта. Паоло Веронезе бесконечно более гармоничен (я говорю здесь только об эффектах), но его внимание разбрасывается. Прежде всего, самая природа его композиции, которые часто представляют собой рассказы, эпизоды, требует в меньшей мере концентрации сюжета. Его эффекты в картинах, где число действующих лиц ограничено, имеют в себе что-то банальное и условное. Он распределяет освещение довольно однообразно, и в этом смысле у него, как и у Рубенса и у многих великих мастеров, можно заметить чрезмерное повторение некоторых привычных приемов. Несомненно, они были вынуждены прибегать к этому из-за большого количества получаемых ими заказов; они в гораздо большей степени, чем мы думаем, были ремесленниками и таковыми сами себя считали. Художники XV века расписывали седла, знамена, щиты, как витражисты. Эта последняя профессия сливалась с профессией художника, как теперь она сливается с профессией маляров.

Слава и честь двум великим французским мастерам — Пуссену и Лесюеру — за то, что они стремились, и притом с успехом, вырваться из этой банальности! С этой точки зрения они не только приближаются к простодушию примитивов Фландрии и Италии, у которых непосредственность выражения не испорчена никаким привычным приемом, но и открывают совершенно новый путь в будущее. Несмотря на то, что непосредственно вслед за ними возникли упадочные школы, в которых власть привычки, особенно той, которая всех их влекла в Италию учиться у современных им мастеров, не замедлила остановить эти порывы к изучению правды,— два этих великих мастера подготавливают пути для художественных школ нового времени, порвавших с условностью и искавших у самых истоков те эффекты воздействия, которые живопись может оказывать на наше воображение. Если даже эти пришедшие позднее школы и не шли со всей точностью по следам обоих великих людей, они по крайней мере находили у них страстный протест против школьных условностей и, следовательно, против дурного вкуса. Давид, Гро, Прюдон, как бы ни были велики различия в их художественной манере,— все они обращали взор к этим двум отцам французского искусства. Одним словом, они освятили своим примером независимость художника по отношению» к традициям, внушая ему наряду с уважением к тому, что в них есть полезного, также и мужество отдавать предпочтение, прежде всего своему собственному чувству.

Историки Пуссена — а число их очень велико — недостаточно оценили его как новатора редчайшей породы. Манера, в которой он воспитывался и против которой протестовал своими произведениями, распространялась на всю область искусств, и, несмотря на долгую жизнь Пуссена, ее влияние пережило этого великого человека. Упадочные школы в Италии идут рука об руку со школой Лебрена, Жувене и далее Ванлоо, а также и их последователей. Лесюер и Пуссен не смогли остановить этого потока. Когда Пуссен попал в Италию, он нашел там братьев Карраччи и их последователей превознесенными до небес и распределяющими патенты на славу. Образование художника считалось незаконченным без этого путешествия в Италию, которое вовсе не означало, что он будет там изучать подлинные образцы — античность или мастеров XVI века. Карраччи и их ученики захватили в свои руки всю славу и были ее раздатчиками, другими словами — они поощряли только то, что напоминало их самих, и со всем авторитетом, каким окружало их пристрастие времени, строили козни против всего, что пыталось выйти из установленной колеи. Доменикино1, вышедший из этой самой школы, но увлеченный со всей искренностью своего гения поисками правдивости выражения и эффектов, становится предметом всеобщих преследований и ненависти. Дошло до того, что угрожали лишить его жизни, и завистливая ярость врагов заставила его скрываться и почти исчезнуть. Этот великий живописец соединял с подлинной скромностью, почти не отделимой от больших талантов, застенчивость характера, мягкого и меланхоличного; очень возможно, что этот всеобщий заговор против него, способствовал сокращению его жизни.

В самый разгар этой ожесточенной войны всех против одного человека, который не пытался защищаться даже с помощью своих произведений, Пуссен, никому еще не известный, чуждый всем этим интригам...

Эта независимость от всякой условности сильно сказывается у Пуссена в его пейзажах и т.д. Как пристальный и в то же время проникнутый поэзией изобразитель истории и движений человеческого сердца, Пуссен не имеет себе равных!..

Пятница, 29 апреля

С раннего утра в Совете, по глупому делу о Булонском лесе. Префект просил меня тут же составить доклад,—я прочел его в конце заседания, и он был принят.

Заходил на выставку с Э. Лами за справками; оттуда — к Декану, которого застал в мастерской, среди страшного беспорядка; он показал мне замечательные вещи. Есть у него большая реплика его Иова, написанного для министерства; она так же хороша, как и маленький Иов, и, кажется, более закончена. Он показал мне своего Самаритянина на постоялом дворе: больного несут, чтобы уложить в горнице; на первом плане уводят лошадей, доставивших больного и его благодетеля; челядь выглядывает из окон,— словом, все характерные подробности налицо. Солнечный эффект тот же, что и всегда, — и всегда удачный. Эта устойчивая сила выразительности в самой монотонности является одной из величайших привилегий таланта. Другая картина, начатая в том же духе: Внутренний вид мастерской итальянского горшечника.

На мольберте большое полотно Бегство Лота, которое я не так высоко ставлю. Затем маленький очаровательный эскиз Агония Христа — множество фигур, приятное впечатление.

Но что мне кажется выше всего остального — это Давид, бегущий от преследования Саула. Один из воинов Саула, заблудившийся в пустыне, встречается с ним и, стоя по другую сторону потока, оскорбляет его и бросает в него камнями; пейзаж, композиция — все это прекрасно; описание бледнеет перед моим воспоминанием.

Суббота, 30 апреля

Набросал вчерне Хождение по водам для Гржимайло. Продолжая работу над Христом перед народом, сделал эскиз картины для г-жи Эрблен и прибавил несколько мазков к картине для г. Роше; все это вышло довольно удачно, несмотря на плохое состояние духа и тела. Что это за тревога, порой имеющая свое основание, порой непонятная и не относящаяся ни к чему определенному?

Обедал у Шабрие с его другом Шевинье, чей поэтический талант он превозносит; у него нет красноречия, выражается он не так, как все, и не может найти слов для самой простой фразы. Этот обед вчетвером был не слишком веселым.

Вечером мне понравилась г-жа Л., хотя она уже не молода. Она сидела возле г-жи Ф., сильно разряженной. Муж г-жи Ф. очаровательный человек. Он удивлялся, что я не еду в Италию; он говорил мне об озерах Северной Италии как о чудесах, которые непременно следует увидать; это якобы очень легко сделать; можно даже совершить эту поездку в два приема: в первый раз посетить Флоренцию, Рим и Неаполь, в следующий — Милан, Венецию и т.д.


1 Доменикино (собств. Domenico Zampieri) (1581—1641) — итальянский живописец, ученик Д. Кальварата и бр. Карраччи, представитель Болонской школы, один из последовательных выразителей академизма XVII века.

1-2-3-4-5-6-7-8-9-10-11-12-13-14-15-16-17-18-19-20-21-22-23-24-25


Эжен Делакруа. Арабский интерьер.

Эжен Делакруа. Смерть Сарданапала. (Набросок)

Эжен Делакруа. Смерть Сарданапала. (Этюд)






Перепечатка и использование материалов допускается с условием размещения ссылки Эжен Делакруа. Сайт художника.