1-2-3-4-5-6-7-8-9-10-11-12-13-14-15-16-17-18-19-20-21-22-23-24-25

Четверг, 20 октября

Как я обожаю живопись! Одно воспоминание о некоторых картинах переполняет меня чувством, возбуждающим все мое существо, даже тогда, когда я их не вижу; они действуют, как все те редкие и живые воспоминания, которые уцелели кое-где на путях жизни, особенно от самых ранних лет.

Вчера, возвращаясь из Фромона, где сильно скучал, я зашел к г-же Вийо, куда должен был занести ее зонтик от фромонских обитателей. Она была дома, с г-жой Пекур, которая говорила о картинах своего мужа. Вслед за этим г-жа В. припомнила несколько вещей Рубенса, которые она видела в Виндзоре. Она говорила о большом портрете всадника, одной из больших фигур старого времени, вооруженной всякой всячиной, со стоящим рядом юношей. Мне казалось, что я уже видел эту картину. Я знаю многое, совершенное Рубенсом, и, мне кажется, знаю также все, что он мог бы совершить. Но одно лишь это воспоминание пустой женщины, которая при виде картины, наверное, не испытала того волнения, какое я испытываю при одной попытке заглазно представить ее себе, воскрешало в моей памяти великие образы тех, кто так поразил меня в молодости, в Париже — в музее Наполеона, и в Бельгии, во время двух моих поездок туда.

Слава этому Гомеру живописи — отцу пламени и энтузиазма в искусстве, где он затмевает всех не столько совершенством, какого он достиг в том или ином отношении, сколько тайной силой и жизнью души, которую он вносит во все. Странная вещь! Картина, которая произвела на меня, может быть, наиболее сильное впечатление, — Пригвождение ко кресту, принадлежит отнюдь не к тем произведениям, где с наибольшим блеском выступают достоинства, которые ему присущи и в которых он не имеет равных. Ни колоритом, ни нежностью, ни смелостью передачи эта картина не возвышается над прочими, но, странная вещь, она превосходит их теми итальянскими качествами, которые в работах самих итальянцев вовсе не вызывают у меня такого восхищения; кажется, будет очень кстати, если я тут упомяну о совершенно тождественном чувстве, какое я испытывал перед батальными картинами Гро и перед Медузой, особенно когда я видел ее наполовину еще не законченной. Это чувство чего-то огромного, отчасти зависит от величины изображенных фигур. Те же картины, в маленьком размере, произвели бы на меня, я в этом уверен, совсем другое впечатление. У Рубенса и Жерико есть нечто от стиля Микеланджело, еще усиливающее действие размеров этих фигур и придающее им что-то устрашающее. Масштаб играет крупную роль в смысле усиления или уменьшения силы воздействия картины. Как я уже говорил, эти картины не только показались бы заурядными в творчестве того же мастера, будь они выполнены в малом размере, но даже и в натуральную величину они не производили бы этого впечатления величия. Доказательством является то, что гравюра с этой картины Рубенса совершенно меня не волнует.

Должен, однако, сказать, что размер, конечно, далеко не все, потому что многие из картин Рубенса, где фигуры очень велики, не вызывают уже во мне этого рода эмоций, наиболее высоких из всех мне доступных. Не могу также сказать, чтобы это вызывалось исключительно чем-то итальянским в стиле, потому что картины Гро, в которых нет ни малейшего намека на этот стиль и которые целиком принадлежат ему одному, в равной мере приводят меня к тому душевному состоянию, которое я считаю наиболее мощным из всех, какие могут быть внушены искусством. Есть примечательная тайна в этих впечатлениях, вызываемых искусством у людей с чуткой организацией. Они представляются крайне смутными, когда вы хотите их описать, но они полны силы и ясности, если вы переживаете их вновь только в воспоминании. Сильно подозреваю, что мы всегда примешиваем кое-что от себя к этим ощущениям, которые, казалось бы, исходят от поражающих нас предметов. Очень возможно, что эти произведения нравятся мне так сильно потому, что отвечают моим собственным чувствам; по если и без этого Сходства они доставляют мне одинаковое удовольствие,— значит самый источник их воздействия я все же нахожу в себе самом.

Этот род эмоций, связанных с живописью, в известной мере является осязаемым; поэзия и музыка не могут порождать их. Вы наслаждаетесь реальным изображением предметов, как будто вы их действительно видели; и в то же время смысл, какой заключают в себе эти образы для вашего ума, вас воспламеняет и приводит в восторг; эти фигуры, эти предметы, которые для некоторой доли нашего сознания кажутся реальными вещами, являются как бы прочным мостом, на который опирается наше воображение, чтобы продвинуться дальше и дойти до таинственного и глубокого ощущения, формы которого являются в известном смысле иероглифами, но такими иероглифами, которые говорят совсем иначе, нежели холодное воспроизведение, занимающее место типографского знака. С этой точки зрения живопись есть великое искусство, если сравнивать его с тем искусством, где мысль доходит до сознания только при помощи букв, расставленных в известном порядке; это искусство, если хотите, гораздо более сложное, ибо типографский знак — ничто, а мысль, — все, но в тысячу раз более выразительное, если иметь в виду, что видимый знак, говорящий иероглиф, знак, лишенный ценности для ума в произведении литератора, в произведении художника становится источником самого живого наслаждения, то есть того удовлетворения, какое дается созерцанием вещей: красотой, природой, контрастами, гармонией цветов и всем, чем любуется глаз так радостно во внешнем мире и что является глубочайшей потребностью нашего существа.

Многие найдут, что именно в этом упрощении средств выражения заключается превосходство литературы. Эти люди, конечно, никогда не любовались рукой, ее кистью или каким-нибудь торсом в античной статуе или в скульптуре Пюже. Они любят ваяние еще меньше, чем живопись, и забавно обманывают себя, думая, что когда пишут руку или ногу, вызывают в моем уме такую же эмоцию, какую я испытываю, когда вижу прекрасную ногу или руку. Искусство — не алгебра, где упрощение фигур способствует успешному решению задачи; успех искусства не в сокращении, а в том, чтобы усилить, если это возможно, и продолжить ощущение, применяя все средства. Что такое театр? Одно из самых разительных доказательств потребности человека испытывать одновременно наибольшее количество всевозможных ощущений. Он соединяет все искусства для усиления чувств; пантомима, костюм, красота актера— все это удваивает впечатление от сыгранной или пропетой пьесы. Изображение места, где происходит действие, еще повышает эти впечатления.

Таким образом, думается, понятно все, что я имел в виду, говоря о могуществе живописи. Если она передает лишь одно мгновение, она все концентрирует на эффекте этого мгновения; живописец в большей степени является господином того, что он хочет выразить, нежели поэт или музыкант, отданный на произвол своим истолкователям; словом, если память живописца и не столь многообразна и не охватывает многих областей, она зато производит впечатление полнейшего единства, способного дать нам подлинное удовлетворение. Кроме того, произведение живописца не подвержено изменениям, зависящим от того, как его будут понимать в различные времена. Постоянно меняющаяся мода и предрассудки времени могут влиять на различную оценку его произведения, но, в сущности, оно остается всегда одним и тем же; оно будет таким, каким сделала его воля художника, тогда как с произведениями, попадающими в руки истолкователей, например с театральными пьесами, дело обстоит иначе. Воля художника не присутствует и не руководит актерами или певцами, поэтому и исполнение уже не может соответствовать первоначальному замыслу; исчезает верный тон, а с ним и наиболее тонкая прелесть вещи. Счастлив автор, если вообще его произведение не калечат,— оскорбление, которому он может подвергнуться даже при жизни! Замена одного акта уже меняет физиономию всего спектакля.

21 октября

У г-жи Вийо обедали братья Араго, Биксио. Я также был зван, но так как еще соблюдаю режим, то пошел позднее.

22 октября

Приходили Вийо с женой, вернувшиеся из Парижа; собственно, вернулся он. Я должен был пойти к ним вечером, по предпочел сделать большую и очаровательную прогулку по направлению к Дравейлю.

1-2-3-4-5-6-7-8-9-10-11-12-13-14-15-16-17-18-19-20-21-22-23-24-25


Флегий

Мадам Рэймонд де Вернинак.

Эжен Делакруа. Поэзия: Орфей






Перепечатка и использование материалов допускается с условием размещения ссылки Эжен Делакруа. Сайт художника.