1-2-3-4-5-6-7-8-9-10-11-12-13-14-15-16-17-18-19-20-21-22-23-24-25
Воскресенье, 8 мая
Лабрюйер1 пишет: «Родители, возлагающие все надежды на хорошее воспитание детей, страдают излишней доверчивостью, но ничего не издать от воспитания и пренебрегать им было бы также большой ошибкой». И ниже: «Даже если бы было правдой то, что многие утверждают, а именно, что воспитание не дает человеку ни другого сердца, ни другого телосложения, что оно в основе ничего не изменяет, а лишь дает внешнюю шлифовку, то и в этом случае я не устану повторять, что все же оно не бесполезно».Я совершенно согласен с ним и добавляю, что воспитание продолжается всю жизнь. Я даю следующее определение: это — культура нашей души и нашего ума, обусловленная уходом за ними и воздействием внешних обстоятельств. Общение с дурными или с хорошими людьми является хорошим или дурным воспитанием, продолжающимся всю жизнь. Ум выпрямляется среди людей открытого ума; то же происходит и с душой. В обществе жестких и холодных людей мы и сами ожесточаемся, и если бы человеку средних добродетелей пришлось жить среди негодяев, он кончил бы тем, что стал бы таким же, как они, если только с самого начала не отдалился бы от них:Целый день старался разобраться в моей статье о Пуссене2. Убеждаюсь, что есть одно только средство довести ее до конца, если мне вообще это удастся: совершенно забыть о живописи, пока я ее не кончу. Это дьявольское ремесло требует еще большего напряжения, чем то, которое я привык вкладывать в живопись, а между тем пишу я очень легко: я могу исписывать целые страницы почти без помарок. Мне кажется, что где-то в этой тетради я пометил, что писать легче, чем заниматься моим ремеслом. Трудность, которую я испытываю, заключается в необходимости написать работу известного размера, в пределах которой я должен говорить о целом ряде различных вещей; у меня не хватает точного метода, чтобы установить соразмерность частей, расположить их в известном порядке, и особенно, после заранее сделанных заметок не забыть ничего того, что я решил сказать в статье. Таким образом, только усидчивость и внимание, направленное исключительно на эту задачу, сможет мне помочь в работе. Поэтому я не смею даже думать о живописи из страха отправить все к черту. Я мечтаю о чем-то в духе Спектэйтора, о короткой статье в три-четыре страницы, может быть, даже и меньше, на первую пришедшую в голову тему. Я берусь извлекать их сколько угодно, по мере надобности, из моего ума, как из бездонного колодца.Вечером довольно нелепая прогулка по равнине; пересек дорогу, ведущую к мосту; дошел до участка Деларш и вернулся переулком с Женни, которая ради воскресного дня захотела непременно угостить прогулкой также и Жюли.
Понедельник, 9 мая
На другой день, около десяти или одиннадцати часов, совершил прогулку по направлению к новым порубкам, сделанным вдоль стен участков Кантине. Миноре. Очаровательное утро!Пришел к антенскому дубу, которого не узнал: таким маленьким он мне показался; снова предавался размышлениям, которые заносил в записную книжку, в том же духе, в каком уже писал здесь относительно впечатления от неоконченных вещей: эскизов, набросков и т.д.То же впечатление производит диспропорция. Совершенные художники меньше поражают именно в силу своего совершенства; в них нет никаких противоречий, которые заставляли бы почувствовать, насколько совершенно и пропорционально все целое. Наоборот, приблизившись к этому великолепному дереву, находясь под его огромными ветвями и видя только отдельные части вне их связи с целым, я был поражен его величиной... Я должен был признать, что частично то впечатление, какое производят на нас статуи Микеланджело, зависит от некоторой диспропорции или известной незаконченности, которые увеличивают значение законченных частей. Мне кажется, что его картины, поскольку можно судить по его гравюрам, не страдают этим недостатком в такой мере. Я часто говорил себе, что вопреки тому, что сам Микеланджело мог думать о себе, он был больше живописцем, нежели скульптором. В своей скульптуре он не исходит, как античные ваятели, из чувства массы; всегда кажется, что он начертил воображаемый контур, который затем и старается заполнить, как это делает живописец. Можно было бы сказать, что фигура или группа обращены к нему лишь одной стороной,— значит он живописец. Поэтому, когда приходится смотреть с разных сторон, как этого и требует скульптура, то выступают все эти вывернутые члены, ошибочно построенные плоскости — словом, все то, чего не встречаешь в античных статуях.По вечерам мы с Женни гуляем. Я рано обедаю и вынужден так же рано ложиться спать; это делает ночь чересчур долгой. Чем больше я сплю, тем труднее мне вставать по утрам. Просыпаюсь всегда грустным. Мне необходимо поработать, чтобы стряхнуть с себя это дурное настроение, имеющее чисто физические причины.
Нахожусь в Шамрозе с субботы. Сегодня утром гулял по лесу в ожидании, пока моя комната будет приведена в порядок и я смогу приняться за моего знаменитого Пуссена. Увидев издали антенский дуб, которого я даже не узнал, настолько он показался мне обыкновенным, я мысленно снова возвратился к одной из заметок моей тетради, занесенной недели две назад, где говорится о разнице впечатлений от наброска и от законченной вещи. Я там говорил, что эскиз картины, памятника или руина, словом, всякое создание нашего воображения, в котором не хватает каких-либо частей, должно сильнее действовать на нашу душу в силу того, что она сама от себя добавляет нечто к тому впечатлению, какое получает от самого предмета. Добавляю, что совершенные произведения, как, например, создания Расина или Моцарта, на первый взгляд не производят такого сильного впечатления, как создания гениев, не свободных от ошибок или небрежных, у которых сильные стороны выступают еще выпуклее в соседстве с более слабыми или совсем плохими.Глядя на это прекрасное и столь соразмерное во всех своих частях дерево (речь идет об антенском дубе), я нахожу новое подтверждение своим мыслям. На расстоянии, необходимом для одновременного обозрения всех его частей, это дерево производит впечатление самого обыкновенного размера; но когда я нахожусь под его ветвями, впечатление совершенно меняется: видя один лишь ствол, к которому я почти прикасаюсь, и начало его толстых ветвей, которые протягиваются над моей головой, словно мощные руки этого гиганта лесов, я поражен размахом этих деталей; словом, оно мне представляется огромным и даже внушающим страх своей огромностью.Не является ли несоразмерность одним из условий, необходимых, чтобы вызвать наше восхищение? Если, с одной стороны, Моцарт, Чимароза, Расин поражает нас меньше, в силу изумительной стройности их произведений, то не обязаны ли Шекспир, Микеланджело, Бетховен известной частью своего воз-действия на нас противоположным свойствам? Что касается меня, я думаю, что это именно так.Античность никогда не поражает, никогда не показывает гигантской, чрезмерно преувеличенной стороны вещей: чувствуешь себя совершенно запросто с этими великими творениями; только размышление возвышает их и ставит на недостижимую высоту. Микеланджело же изумляет и вносит в душу чувство смятения, являющееся также одной из форм восхищения; но очень скоро мы начинаем замечать досадные несообразности, являющиеся последствиями слишком поспешной работы вследствие ли порывистости, с какой художник принимался за свой труд, или же усталости, какая овладевала им при окончании работы, превышающей силы человека.Эта последняя причина совершенно очевидна. Если бы даже историки и не сообщили нам, что, заканчивая какую-либо из своих работ, он почти всегда отчаивался, чувствуя невозможность воплотить свои великие замыслы, то мы и сами увидали бы это совершенно ясно по отдельным частям, оставленным лишь в зачаточном виде, по этим ногам, уходящим в цоколь, где не хватает материала, и мы поняли бы, что основные пороки произведения заложены скорее в самом подходе к замыслу и в его выполнении, чем в крайней требовательности гения, предназначенного для достижения еще больших высот и останавливающегося на полпути неудовлетворенным. Более чем вероятно, что его замысел был очень смутным, что он слишком полагался на минутное вдохновение для развития своей мысли; если он часто падал духом и отступал, то лишь оттого, что он действительно уже не мог больше ничего сделать.
1 Лабрюйер (La Bruyere) Жан (1645—1695) — знаменитый моралист-писатель, автор книги «Характеры» (Caracteres, 1688), одного из лучших произведений французской литературы XVII века. С большой критической меткостью и остроумием Лабрюйер обрисовал в ней типы придворной знати и крупной буржуазии. 2 Статья Делакруа о Пуссене была напечатана в «Монитер универсель» («Moniteur universel») 26, 29 и 30 июня 1853 года.
Перепечатка и использование материалов допускается с условием размещения ссылки Эжен Делакруа. Сайт художника.