1- 2- 3- 4- 5- 6- 7- 8- 9- 10- 11- 12- 13- 14- 15- 16- 17- 18- 19- 20- 21- 22- 23- 24- 25- 26- 27- 28- 29- 30- 31- 32- 33- 34- 35- 36- 37- 38- 39- 40- 41- 42- 43- 44- 45
19 июля
Андрие уверяет меня, что погода, которая хороша для винограда, не годится для ржи, — для нее нужны свежие и ясные дни; для винограда же нужна душная погода, мистраль, сирокко. Внести это в мои размышления о необходимых несчастьях.Мы не только постоянно наблюдаем эти видимые противоречия в природе, как бы дающей удовлетворение одним за счет других, но и сами мы полны таких же противоречий, колебаний, противоположных тяготений, делающих приятным или невыносимым положение, в котором мы находимся и которое не меняется, тогда как мы меняемся. Мы жаждем какого-то счастливого состояния, которое перестает быть им, как только мы его достигаем. Это столь желанное положение, к которому мы так стремимся, часто оказывается в действительности гораздо хуже того, в котором мы находимся.Человек так причудлив, что в самом несчастье он находит повод для утешения, почти для удовольствия, например, когда чувствует себя гонимым и сохраняет сознание достоинства, с которым не согласуется его положение в настоящий момент; но гораздо чаще он начинает скучать среди довольства и даже чувствовать себя очень несчастным. Пастух из басни Лафонтена, сделавшийся первым министром, окруженный в этой высокой должности завистью и интригами, достоин жалости и действительно заслуживает ее. Он должен был испытать минуту искреннего счастья, когда снова надел грубую одежду пастуха и сделал это как бы на глазах у всех, дабы вернуться в те места и к той жизни, где он вкушал в этой одежде счастье — счастье, по существу в большей мере удовлетворяющее человека, — то есть простое существование, посвященное труду.Человек почти никогда не видит своего счастья в реальных благах; он почти всегда видит его в тщеславии, в глупом желании привлекать к себе взгляды и, следовательно, зависть; но на этом ложном пути он не успокаивается: в ту минуту, когда он достигает желанного и видит себя на сцене, привлекающим все взгляды, он смотрит уже выше; его желания растут по мере того, как он поднимается, и чем сильнее завидуют ему, тем сильнее он сам испытывает зависть; в отношении же подлинных благ он уходит от них все дальше: спокойствие ума, независимость, основанная на скромных и легко исполнимых желаниях, недоступны ему. Его время принадлежит всем, он тратит жизнь на глупые занятия. Только бы чувствовать себя одетым в муар и горностаи, только бы веяние милостей подталкивало и поддерживало его; он согласен за это переносить неприятности, зарыться в бумаги и без сожаления отдать всю свою жизнь делам и свету. Министерство, президентство — скользкое положение, не только не дающее спокойствия, но часто компрометирующее репутацию человека, подвергающее тяжелым испытаниям его характер, если он обладает недостаточно стойкой совестью, и неминуемо приводящее к гибели среди окружающих его подводных камней.Большинство людей состоит из несчастных, лишенных самого необходимого для жизни. Главным для них удовлетворением является возможность добыть себе все, чего им не хватает; верхом счастья было бы для них достижение той степени довольства и изобилия, которое доставляют физические и моральные наслаждения.
21 июля
Обедал сегодня у г-жи Форже, уезжающей завтра в Эме. Г-жа Лавалетт говорила, что теперь сезоны там уже не так блестящи, как прежде. Нижесказанное надо присоединить к записанным в среду размышлениям о необходимых несчастьях. Я говорил в этих размышлениях, что все, окружающее человека, должно меняться и переживать революции, но что его разум также меняется и видит предметы совершенно иными. По мере того как под влиянием возраста и испытаний меняется его тело, они сам начинает чувствовать иначе. Угрюмость стариков есть следствие начинающегося разрушения человеческой машины; они ни в чем более не находят ни вкуса, ни интереса. Им кажется, что сама природа дряхлеет и все ее элементы распадаются, потому что они уже ничего не видят, ничего не чувствуют, и все то, что. раньше радовало их, теперь только раздражает.Происшествия, которые в одних странах рассматриваются как ужасные несчастья, в других не производят ни малейшего впечатления. Общественное мнение одно превозносит, другое порочит самым прихотливым образом. Для араба непереносима мысль, что чужестранец хотя бы случайно увидит лицо его жены. Арабская женщина полагает свое главное достоинство в том, чтобы заботливо закутывать лицо; она охотнее поднимет платье и обнажит все тело, чем откроет голову.То же относится и к различным счастливым и несчастным приметам. Во Франции и, я думаю, у всех европейских народов считается одной из самых плохих примет для всадника, и особенно для кавалериста, если у его лошади на всех четырех ногах имеются белые отметины. Знаменитый генерал Лассаль, глубоко веривший в этот предрассудок, никогда не соглашался сесть на такую лошадь. В день смерти, помимо целого ряда плохих предзнаменований, какие имели место утром, — разбитого зеркала, сломанной трубки, портрета жены, разбившегося в тот момент, когда он в последний раз хотел взглянуть на него, — он сел на чужую лошадь, не обратив внимания на ее ноги. Но у лошади были роковые отметины, и вот через мгновение его настиг выстрел, от которого он несколько часов спустя умер. Выстрел в него сделан был в то время, как бой уже прекратился, каким-то кроатом, если не ошибаюсь, находившимся в числе пленных, захваченных при Ваграме. Эти же четыре белые отметины у восточных народов пользуются почетом и считаются благоприятной приметой, упоминающейся даже в генеалогии лошадей; я сам видел доказательство этому в подлинном документе, подписанном старшинами округа, приложенном к подарку Абд-Эль-Кадера, поднесенному императору и состоявшему из нескольких кровных лошадей. Умалчиваю о тысяче подобных же примеров.Сколько людей призывают смерть, мечтая о ней, как об убежище и благе, ту самую смерть, которая является предметом всеобщего страха и действительно единственным непоправимым несчастьем, если считать ее несчастьем и делать из нее предмет постоянного огорчения среди обычного течения жизни! Не лучше ли приложить все усилия к тому, чтобы свыкнуться с этой необходимой развязкой, с этим освобождением от других мук, на которые мы жалуемся и которые действительно являются муками, поскольку мы их ощущаем, тогда как со смертью, иными словами — с наступлением конца, исчезает и чувство и сознание? Мы сами живем только благодаря этому бесконечному множеству мертвых, которых мы нагромождаем вокруг себя. Наше благосостояние, или, другими словами, наше счастье, зиждется на останках живой природы, которую мы приносим в жертву не только ради наших потребностей, но часто ради мимолетного удовольствия — такова, например, охота, являющаяся для большинства людей простым развлечением.
Перепечатка и использование материалов допускается с условием размещения ссылки Эжен Делакруа. Сайт художника.